ГОРБАЧЕВ ЗАВЕЛ СТРАНУ В ТУПИК, ИЗ КОТОРОГО НЕ ЗНАЛ КАК ВЫБРАТЬСЯ

В Афганистане боевой летчик Александр Руцкой попал в плен к моджахедам, но перед самой казнью его спасла пакистанская группа захвата. После расстрела Белого дома в 1993 году уже вице-президента Руцкого и спикера Хасбулатова должен был застрелить, по его собственному признанию, начальник службы безопасности президента Коржаков, но помешала толпа, сбежавшаяся поглазеть на арестованных. Таких случаев в биографии Руцкого немало. Бывший вице-президент рассказывает о нескольких эпизодах своей бурной жизни, о том, как судьба хранила его, и о том, как Горбачев разваливал СССР.

Александр Руцкой: «Последствия распада СССР представлял себе четко — это означало полный крах экономического потенциала, развал вооруженных сил и обороноспособности страны, потерю авторитета на мировой арене»

«НИ ОДНОЙ РОССИЙСКОЙ НАГРАДЫ У МЕНЯ НЕТ»

— …Вы знали, что делали моджахеды с пленными?

— Ну что? И истязали, и головы отрезали, и убивали: все что угодно. То же самое должно было произойти и со мной, потому что меня на дыбу подвесили (это перекладина, через которую переброшена веревка: одним ее концом тебе связывают заломленные назад руки, а другим — ноги). На восходе должны были, видимо, кончить, но помешала пакистанская группа захвата: прилетели на вертолете и от моджахедов меня забрали. Они тогда вычисляли: кто же им ночами удары наносил постоянно, ну а дальше, когда я уже в пакистанском оказался плену и в их тюрьме находился, вопрос задавали один: вы заместитель командующего армии — дайте нам информацию о порядке вывода войск из Афганистана. Это 88-й был год, и что мне только не предлагали: и паспорт кана­дский, и деньги, и все прочее. Слава Богу, наши разведка и контрразведка нашли меня и обменяли.

— Вы помните, о чем думали, когда на дыбе висели?

— Какие там могут быть мысли, если контузия? Меня, собственно, из-за нее в плен и взяли — осколок от гранатомета плашмя по затылку ударил. Очнулся я, когда, связанного за руки, за ноги, на палке несли, а что в этом положении сделаешь?

— Сколько часов вы так провисели?

— Вздернули меня где-то в полдень, а сняли утром на восходе солнца.

— Кормили?

— Ну кто же на дыбе кормить станет?

— И в туалет не водили?

— Какое там? Хотя в туалет-то, собственно говоря, незачем было, потому что пять дней я без еды бегал. Изъеден был весь москитами, комарами, а тут еще и подвесили — вся эта гадость одновременно тебя жрет, убить ее невозможно, и подсознательно понимаешь: все, это конец!

— С жизнью в тот момент вы уже попрощались?

— Однозначно. Пока в пакистанской тюрьме находился, родные и близкие не знали, что я жив, — вообще, в газетах пошла информация, что пропал без вести.

— Мне приходилось читать, что по договоренности с советскими спецслужбами ЦРУ выкупило вас у душманов за две Toyota, это правда?

— Да нет, глупости! Кто только чего не выдумывает — Жириновский вот заявил, что за две машины муки меня выкупили: ну полная ахинея! Просто задержанного на территории СССР разведчика ЦРУ привезли и произвели дипломатический обмен.

— Вы помните свои ощущения, когда после всех мытарств, вернувшись из плена, наконец на родную землю ступили?

— Конечно. Во-первых, 48 килограммов я весил и одежда 44 - 46-го размеров на мне болталась — не говоря уж о том, насколько своебразно она выглядела (у меня до сих пор карточка сохранилась — что-то типа вида на жительство, которая право на пересечение границы СССР давала). Из Пешавара меня перебросили на юг Пакистана и уже оттуда вывозили «Аэрофлотом»: ночью мы в самолет загрузились, а утром там меня спрятали — таким образом и вызволили.

— Спрятали, простите, как?

— Укромные уголки в самолете имеются, а потом, когда уже взлетели, я в иллюминатор смотрел, как бы всю свою жизнь перелистывал и понимал, что это просто какая-то удача невероятная, провидение, что ли, Господнее... Многое пришлось передумать, и когда приземлились, родные (за исключением старшего сына) меня не узнали.

— Чем, кроме Звезды Героя и ордена Ленина на грудь, отблагодарила вас за бесстрашную и верную службу советская Родина?

— У меня два ордена Красного Знамени (один — за Афганистан), орден Красной Звезды, с десяток медалей... С наградами Советского Союза все в порядке, но ни одной российской нет.

— Не заслужили, наверное...

— (Смеется). Даже жетона какого-нибудь не перепало, а сейчас цацки раздают налево-направо — все нынче орденоносцы. Поэтому и возмущаюсь, когда называют иной раз Героем России. «Прошу, — поправляю, — не путать: я Герой Советского Союза, а не из тех, кто сегодня это высокое звание получил. Многие, безусловно, становятся Героями заслуженно, но и людей случайных хватает — просто диву даешься, как можно так безответственно, бездумно государственными наградами распоряжаться.

«С ЭТОЙ ИДИОТСКОЙ ПЕРЕСТРОЙКОЙ Я БЫЛ НЕ СОГЛАСЕН»

— Вы были первым и единственным вице-президентом России — почему Борис Николаевич Ельцин буквально в последнюю, по слухам, секунду выдвинул на этот пост именно вас?

— Первый разговор у нас состоялся еще за месяц до выборов — я тогда был председателем одного из Комитетов Верховного совета, окончил как раз академию Генерального штаба и был назначен начальником центра боевой подготовки Военно-воздушных сил СССР. Сначала от предложения Ельцина я категорически отказался, а потом решение все же принял. Почему? Потому что был не согласен с этой идиотской перестройкой, с конверсией, с уничтожением и сокращением обычных видов вооружения, всего подряд. Страна рушилась на глазах, но вы прекрасно знаете: заступая на военную службу, человек принимает присягу на верность Родине, и выход у меня был один: либо возмущаться, нося погоны, а это быстро могли прекратить, либо избраться депутатом и получить право говорить то, что думаешь.

Придя в российский пар­ламент рядовым депутатом, я быстро поднимался там по ступеням: стал председателем комитета, членом президиума Верховного совета. Это еще в советское время было — по сути, в переходный период, а почему отказался, когда Борис Николаевич предложил баллотироваться вместе с ним вице-президентом? Потому что не представлял, чем буду заниматься.

Тогда я совершенно не был политически ангажирован и многого в политике не понимал (потом уже осознал, что это), а цель преследовал лишь одну: не допустить уничтожения армии, предотвратить бездарную, безумную конверсию и прекратить эту глупость — перестройку, проведя реформу в КПСС. Также я предлагал отказаться от системы назначения первых секретарей крайкомов и обкомов и предоставить право избирать их коммунистам в субъектах Федерации.

Кстати, я был еще членом ЦК КПРФ и договорился до того, что меня не только из ЦК, но и из партии с формулировкой «за фракционизм» исключили, однако партбилет не выбрасывал — он у меня до сих пор хранится. Я никогда этим не бравировал и борца с коммунистической системой из себя не изображал, потому что не все в Советском Союзе было плохо, и если бы тогда Горбачев и многие другие меня послушали, столь тяжелых последствий можно было бы избежать. Если бы Устав КПСС изменили, это означало бы демократизацию: когда политического руководителя избирает народ, когда он становится подотчетен рядовым коммунистам плюс населению — это уже демократия.

Я убеждал, доказывал, что необходимо ввести частную собственность на средства производства — взять хотя бы сферу обслуживания. Помните, у нас несчастных цеховиков за то, что курточки шили, плащи...

— ...отправляли далеко и надолго...

— По 10 - 15 лет «врубали» за то, что не воровали, а творческий потенциал свой использовали, но это же совершенно неправильно. Ну зачем государству рестораны, кафе, парикмахерские, дома быта и прочее? Отдайте их частному сектору! Сама приватизация сферы обслуживания — тоже шаг к демократизации, к переходу на новые формы экономических отношений, то есть надо было вовремя дать людям то, что они хотят, и краха бы не случилось.

«МЫ ЗАХВАТИЛИ САМОЛЕТ И ПОЛЕТЕЛИ В ФОРОС»

— Мы о развале большой страны говорили, против которого вы категорически возражали, но начало ему положили, подтолкнули этот процесс события августа 91‑го. Происходили они на ваших глазах, в борьбу с ГКЧП вы активно включились — скажите, пожалуйста, каким-то кукольным, объявленным как бы понарошку августовский путч не выглядел?

— Понимаете, с путчем я не боролся — когда все это произошло, и президент России поставил на «-товсь» служебный «ЗИЛ», готовясь отъехать в американское посольство, был разработан, так сказать, порядок отбытия туда...

— ...из подвала Белого дома?

— Да... Я раз 20 Ельцина убеждал: «Этого делать нельзя — этот крест не только на вас ляжет, но и на всех нас», - и уговорил-таки. «Давайте, — предложил, — я полечу в Форос и привезу Горбачева». Он колебался: «Как ты туда полетишь? Ты понимаешь, чем это может закончиться?» — «Понимаю, чем все может закончиться, если президента СССР не привезти», — я ответил. «Ну лети», — а дальше мы захватили самолет и улетели без сопровождения по эшелону — никто нами не управлял.

— Кто именно: вы, Бакатин — на тот момент член совета безопасности при президенте СССР, и председатель совета министров РСФСР Силаев? 

— Перечисленные вами ребята присутствовали, а в основном занимались этим 20 офицеров внутренних войск, я и на тот момент заместитель министра внутренних дел РСФСР генерал-лейтенант Дунаев.

— Вы захватили самолет — я не ослышался?

— Ну а что было делать — как до Фороса добраться? Знаете, потом вокруг форосского «заточения» Горбачева много домыслов было, и сам Михаил Сергеевич рассказывал, что его, дескать, арестовали, связь отключили... Все это ложь, вранье чистой воды и предательство, потому что еще в марте 91-го, накануне этих событий, Горбачев поставил этим же людям, будущим участникам ГКЧП, задачу разработать проект закона «О введении чрезвычайного положения». Он своих товарищей просто подставил, а сам спрятался на своей даче в Крыму, чтобы посмотреть со стороны, куда же кривая выведет и как народ на эту ситуацию отреагирует.

— ГКЧП — проект Горбачева?

— Однозначно! — я разобрался в этом через неделю после того, как всех его членов арестовали.

— Живых — некоторые, напомню, с собой покончили...

— Вот-вот! Видит Бог, по какому бы вопросу Ельцин впоследствии меня ни вызывал, я всегда просил его: «Выпустите их — они преступления не совершали. Они присягали на верность Родине и хотели лишь одного — сохранить Советский Союз», ведь в ходе Ново-Огаревского процесса рассматривались два формата нового Союза, в том числе федеративный, когда все субъекты СССР имеют: а) политическую самостоятельность и суверенитет и б) экономическую самостоятельность, — и что тут плохого? При этом единый центр есть, единая система обороны, единая армия, единая валюта — все получили бы политические, экономические свободы, сберегли бы потенциал и двухполярный мир: вы же видите, к чему приводит однополярный, а сегодня все делается, чтобы его сохранить. Как должен нормальный человек на эту ситуацию реагировать?

— Автором сценария путча был непосредственно Горбачев?

— Ну, конечно.

— Хм, а зачем это ему было нужно? Чего в данном случае он хотел? Увидел, что перестройка вы­шла из-под контроля и ее последствия стали непредсказуемы?

— До этих событий к Горбачеву относился я уважительно, но с некоторым скептицизмом, потому что не раз вопросы ему задавал и слышал в ответ раздраженное: «Александр Владимирович, ну что ты на съездах партии все время бузишь, почему с этими дурацкими идеями носишься?» Я настаивал: «Михаил Сергеевич, я предлагаю введение частной собственности на средства производства в сфере обслуживания, выборы секретарей крайкомов и обкомов КПСС, федеративный принцип устройства государства, когда каждая республика и политическую, и экономическую получает свободу, но при этом остается в составе единого государства — это как раз и есть перестройка, а вот чего хотите вы, не понимаю», и он начинал ходить, руками размахивать, что-то рассказывать... Нес, понимаете, бред! — а когда, помните, на кораблике в Средиземном море...

— ...у берегов Мальты...

— ...да, с Рей­ганом о со­кращении обычных средств вооружения договорился?.. Мало того, нам еще и перемещать на своей территории войска запретили — если бы я не был военным, может, и пропустил бы все это мимо ушей, но тут понял, что нам просто руки связали и начали резать, уничтожать все: современные танки, оперативно-тактические и тактические ракеты, артиллерию. А вывод войск Западной группы, Северной, Южной? Да, их надо было выводить, но не таким образом...

— ...и по­следующее объединение Германии могло пройти на других условиях...

— Да, и те же Соединенные Штаты Америки клялись-божились тогда, что границы НАТО к России не приблизятся... Вот цена их обещаний! — надо было наивным быть идиотом, чтобы им поверить.

— Сказать, что Михаил Сергеевич Гор­бачев — наивный идиот, мы не можем, значит?..

— Это уж пускай каждый решает сам, а я свое личное мнение высказываю: так по отношению к своей стране поступать нельзя. Вот внешнюю политику, которую сегодня Путин проводит, я одобряю, хотя она не по вкусу другим. Почему? Да потому, что человек о престиже своего государства думает, а когда вытирают о нас ноги и плюют нам в лицо, кому, вы меня извините, это понравится?

«ДА КТО Ж ЕГО АРЕСТОВЫВАЛ?..»

— Зачем, повторяю вопрос, Горбачеву был нужен ГКЧП?

— Зачем? Объясню. Дело в том, что своей болтовней и демагогией он довел ситуацию до крайности, когда политическая элита субъектов Советского Союза попросту обнаглела. Ту же Беловежскую Пущу давайте возьмем, подписание соглашения о создании СНГ — кто давал на это полномочия Кравчуку? Верховная Рада?

— Референдум о независимости, состоявшийся 1 декабря 1991 года, за неделю до встречи трех лидеров в Беловежье...

— Однако Верховная Рада этих полномочий ему не давала, и Шушкевичу Верховный Совет Белоруссии не давал, и Ельцина никто не уполномочивал — значит, эта троица совершила государственный переворот. На такие случаи были Уголовные кодексы УССР, БССР и РСФСР, где четко и ясно прописывалось, что за подобные вещи полагается: тогда высшая мера наказания была предусмотрена — понимаете?

— Вот вы говорите: они обнаглели — и что, Горбачев посредством чрезвычайного положения их приструнить попытался?

— Вспомните: кому первому доложил Ельцин, что больше Советского Союза не существует?

— Бушу-старшему...

— Да, а теперь, когда мне говорят: «Вечно ты, Руцкой, кого-то обвиняешь, везде происки Америки видишь и прочее», я отвечаю: да ради Бога! — но давайте книгу «Вопрос вопросов»: почему не стало Советского Союза?» почитаем, которую написал американский историк Стивен Коэн, давайте познакомимся со статьями американского экономиста и политолога Фредерика Энгдаля, послушаем, что говорит Дмитрий Саймс, тоже американец, поэтому я абсолютно ничего не выдумываю.

— Хорошо: какой план был или мог быть у Горбачева? ГКЧП региональных лидеров на место поставил бы и тут снова весь в белом Михаил Сергеевич появился бы — так, что ли?

— Конечно.

— То есть все было заранее оговорено и роли распределили?

— Да, 100 процентов!

— Когда вы прилетели к нему в Форос, никакой отключенной связи не было?

— Во-первых, без всяких препон я добрался до самой дачи, и хотя нам пытались помешать осуществить посадку в Бельбеке, мы все-таки сели. Тут же к самолету подъехал «газик», из которого вышел комендант аэродрома, а я же военный человек, и он мне по форме представился: мол, такой-то такой-то. «Слушай, можешь автобус мне дать?» — я спросил, и вот подъезжаем к даче и видим, что у входа Владимир Александрович Крючков и Дмитрий Тимофеевич Язов стоят — председатель комитета госбезопасности и министр обороны.

— Они прилетели раньше?

— Да. Я подошел, поздоровался... Спрашиваю: «В чем дело?» А они: «Нас не пускают». — «Как? — удивился я. — Он вами же арестован». — «Да кто его, Александр Владимирович, арестовывал?»

Подхожу, нажимаю кнопку звонка, выходит начальник службы безопасности Горбачева Медведев. «Я к Михал Сергеичу», — говорю. Он: «Сейчас». Набирает: «Михаил Сергеевич, здесь Руцкой». — «Пускай заходит». Захожу в здание, и первое, что вижу в холле, — телефон-кремлевку: трубку снимаю — опа! — работает... Мне отвечают: «Коммутатор». — «Девушка, соедините меня с Ельциным» — второй раз повторять не пришлось. «Борис Николаевич, — докладываю, — я в Форосе, все нормально, сейчас буду разговаривать с Михаилом Сергеевичем». — «Ну давай. Перед вылетом в Москву позвони», — и я положил трубку.

— Какой, однако, спектакль!

— Дальше рассказываю. Там балюстрада — смотрю, а по лестнице Раиса Максимовна спускается вниз и плачет. Она, видимо, меня не узнала и воскликнула: «Все!», - а когда подошла, слезы высохли: «Я думала, вы приехали нас арестовывать». — «Да ну, Раиса Максимовна, — успокоил ее, — я, наоборот, прилетел вас забрать».

Заходим к Михаилу Сергеевичу — он в бежевом пуловере, небритый, и тут же эмоционально начал рассказывать: «Связь отключили, так я старенькую «Спидолу» на чердаке нашел и эфир прослушивал». Я про себя думаю: ну какая может быть старенькая «Спидола» на чердаке, если здание дачи сдано год назад? Потом он описывал, как пленку с видеозаписью своего обращения чуть ли не сжевал и не проглотил — ну детский лепет!

— То есть ареста не было?

— Если человек в заточении, если у него связаны руки, ведет он себя по-другому — я уж не говорю о том, что есть тысячи способов самолету не дать приземлиться. По пути следования от аэродрома до резиденции я видел, так сказать, обеспечение безопасности: никто нас не остановил, а можно ведь было нашу группу убрать — никто бы и не вякнул, и, наконец, третье — внутри самой дачи обстановка была спокойная...

Я говорю Горбачеву: «Михаил Сергеевич, ладно, заканчиваем и полетели в Москву». — «Я на своем самолете». — «Нет, полетите вы на моем». Ну а у меня были нормальные с Владимиром Александровичем Крючковым отношения, потому что он в моем освобождении из плена большое участие принимал, так я еще и его с собой забрал.

— Как заложника?

— Нет-нет: не дай Бог, думаю, со стариком что-то случится... Мы с ним на борту даже по рюмке выпили, перекусили... Мы же самолет Янаева захватили, поэтому там и покушать, и выпить что было.

— В Москву вы прилетели вместе с Горбачевым, и я помню эти кадры, которые обошли весь мир: спускается Михаил Сергеевич по-домашнему так одетый и следом Раиса Максимовна с завернутой в плед внучкой...

— А Руцкого сейчас оттуда везде вырезают — нигде вы меня не увидите...

— Вы говорили когда-нибудь Горбачеву, что его игру разгадали?

Политика

Александр Руцкой: «Путч 1991 года — это проект Горбачева, он сам придумал его сценарий»

19.10.2012

ГОРБАЧЕВ ЗАВЕЛ СТРАНУ В ТУПИК, ИЗ КОТОРОГО НЕ ЗНАЛ КАК ВЫБРАТЬСЯ

В Афганистане боевой летчик Александр Руцкой попал в плен к моджахедам, но перед самой казнью его спасла пакистанская группа захвата. После расстрела Белого дома в 1993 году уже вице-президента Руцкого и спикера Хасбулатова должен был застрелить, по его собственному признанию, начальник службы безопасности президента Коржаков, но помешала толпа, сбежавшаяся поглазеть на арестованных. Таких случаев в биографии Руцкого немало. Бывший вице-президент рассказывает о нескольких эпизодах своей бурной жизни, о том, как судьба хранила его, и о том, как Горбачев разваливал СССР.

Александр Руцкой: «Последствия распада СССР представлял себе четко — это означало полный крах экономического потенциала, развал вооруженных сил и обороноспособности страны, потерю авторитета на мировой арене»

«НИ ОДНОЙ РОССИЙСКОЙ НАГРАДЫ У МЕНЯ НЕТ»

— …Вы знали, что делали моджахеды с пленными?

— Ну что? И истязали, и головы отрезали, и убивали: все что угодно. То же самое должно было произойти и со мной, потому что меня на дыбу подвесили (это перекладина, через которую переброшена веревка: одним ее концом тебе связывают заломленные назад руки, а другим — ноги). На восходе должны были, видимо, кончить, но помешала пакистанская группа захвата: прилетели на вертолете и от моджахедов меня забрали. Они тогда вычисляли: кто же им ночами удары наносил постоянно, ну а дальше, когда я уже в пакистанском оказался плену и в их тюрьме находился, вопрос задавали один: вы заместитель командующего армии — дайте нам информацию о порядке вывода войск из Афганистана. Это 88-й был год, и что мне только не предлагали: и паспорт кана­дский, и деньги, и все прочее. Слава Богу, наши разведка и контрразведка нашли меня и обменяли.

— Вы помните, о чем думали, когда на дыбе висели?

— Какие там могут быть мысли, если контузия? Меня, собственно, из-за нее в плен и взяли — осколок от гранатомета плашмя по затылку ударил. Очнулся я, когда, связанного за руки, за ноги, на палке несли, а что в этом положении сделаешь?

— Сколько часов вы так провисели?

— Вздернули меня где-то в полдень, а сняли утром на восходе солнца.

— Кормили?

— Ну кто же на дыбе кормить станет?

— И в туалет не водили?

— Какое там? Хотя в туалет-то, собственно говоря, незачем было, потому что пять дней я без еды бегал. Изъеден был весь москитами, комарами, а тут еще и подвесили — вся эта гадость одновременно тебя жрет, убить ее невозможно, и подсознательно понимаешь: все, это конец!

— С жизнью в тот момент вы уже попрощались?

— Однозначно. Пока в пакистанской тюрьме находился, родные и близкие не знали, что я жив, — вообще, в газетах пошла информация, что пропал без вести.

— Мне приходилось читать, что по договоренности с советскими спецслужбами ЦРУ выкупило вас у душманов за две Toyota, это правда?

— Да нет, глупости! Кто только чего не выдумывает — Жириновский вот заявил, что за две машины муки меня выкупили: ну полная ахинея! Просто задержанного на территории СССР разведчика ЦРУ привезли и произвели дипломатический обмен.

— Вы помните свои ощущения, когда после всех мытарств, вернувшись из плена, наконец на родную землю ступили?

— Конечно. Во-первых, 48 килограммов я весил и одежда 44 - 46-го размеров на мне болталась — не говоря уж о том, насколько своебразно она выглядела (у меня до сих пор карточка сохранилась — что-то типа вида на жительство, которая право на пересечение границы СССР давала). Из Пешавара меня перебросили на юг Пакистана и уже оттуда вывозили «Аэрофлотом»: ночью мы в самолет загрузились, а утром там меня спрятали — таким образом и вызволили.

— Спрятали, простите, как?

— Укромные уголки в самолете имеются, а потом, когда уже взлетели, я в иллюминатор смотрел, как бы всю свою жизнь перелистывал и понимал, что это просто какая-то удача невероятная, провидение, что ли, Господнее... Многое пришлось передумать, и когда приземлились, родные (за исключением старшего сына) меня не узнали.

— Чем, кроме Звезды Героя и ордена Ленина на грудь, отблагодарила вас за бесстрашную и верную службу советская Родина?

— У меня два ордена Красного Знамени (один — за Афганистан), орден Красной Звезды, с десяток медалей... С наградами Советского Союза все в порядке, но ни одной российской нет.

— Не заслужили, наверное...

— (Смеется). Даже жетона какого-нибудь не перепало, а сейчас цацки раздают налево-направо — все нынче орденоносцы. Поэтому и возмущаюсь, когда называют иной раз Героем России. «Прошу, — поправляю, — не путать: я Герой Советского Союза, а не из тех, кто сегодня это высокое звание получил. Многие, безусловно, становятся Героями заслуженно, но и людей случайных хватает — просто диву даешься, как можно так безответственно, бездумно государственными наградами распоряжаться.

«С ЭТОЙ ИДИОТСКОЙ ПЕРЕСТРОЙКОЙ Я БЫЛ НЕ СОГЛАСЕН»

— Вы были первым и единственным вице-президентом России — почему Борис Николаевич Ельцин буквально в последнюю, по слухам, секунду выдвинул на этот пост именно вас?

— Первый разговор у нас состоялся еще за месяц до выборов — я тогда был председателем одного из Комитетов Верховного совета, окончил как раз академию Генерального штаба и был назначен начальником центра боевой подготовки Военно-воздушных сил СССР. Сначала от предложения Ельцина я категорически отказался, а потом решение все же принял. Почему? Потому что был не согласен с этой идиотской перестройкой, с конверсией, с уничтожением и сокращением обычных видов вооружения, всего подряд. Страна рушилась на глазах, но вы прекрасно знаете: заступая на военную службу, человек принимает присягу на верность Родине, и выход у меня был один: либо возмущаться, нося погоны, а это быстро могли прекратить, либо избраться депутатом и получить право говорить то, что думаешь.

Придя в российский пар­ламент рядовым депутатом, я быстро поднимался там по ступеням: стал председателем комитета, членом президиума Верховного совета. Это еще в советское время было — по сути, в переходный период, а почему отказался, когда Борис Николаевич предложил баллотироваться вместе с ним вице-президентом? Потому что не представлял, чем буду заниматься.

Тогда я совершенно не был политически ангажирован и многого в политике не понимал (потом уже осознал, что это), а цель преследовал лишь одну: не допустить уничтожения армии, предотвратить бездарную, безумную конверсию и прекратить эту глупость — перестройку, проведя реформу в КПСС. Также я предлагал отказаться от системы назначения первых секретарей крайкомов и обкомов и предоставить право избирать их коммунистам в субъектах Федерации.

Кстати, я был еще членом ЦК КПРФ и договорился до того, что меня не только из ЦК, но и из партии с формулировкой «за фракционизм» исключили, однако партбилет не выбрасывал — он у меня до сих пор хранится. Я никогда этим не бравировал и борца с коммунистической системой из себя не изображал, потому что не все в Советском Союзе было плохо, и если бы тогда Горбачев и многие другие меня послушали, столь тяжелых последствий можно было бы избежать. Если бы Устав КПСС изменили, это означало бы демократизацию: когда политического руководителя избирает народ, когда он становится подотчетен рядовым коммунистам плюс населению — это уже демократия.

Я убеждал, доказывал, что необходимо ввести частную собственность на средства производства — взять хотя бы сферу обслуживания. Помните, у нас несчастных цеховиков за то, что курточки шили, плащи...

— ...отправляли далеко и надолго...

— По 10 - 15 лет «врубали» за то, что не воровали, а творческий потенциал свой использовали, но это же совершенно неправильно. Ну зачем государству рестораны, кафе, парикмахерские, дома быта и прочее? Отдайте их частному сектору! Сама приватизация сферы обслуживания — тоже шаг к демократизации, к переходу на новые формы экономических отношений, то есть надо было вовремя дать людям то, что они хотят, и краха бы не случилось.

«МЫ ЗАХВАТИЛИ САМОЛЕТ И ПОЛЕТЕЛИ В ФОРОС»

— Мы о развале большой страны говорили, против которого вы категорически возражали, но начало ему положили, подтолкнули этот процесс события августа 91‑го. Происходили они на ваших глазах, в борьбу с ГКЧП вы активно включились — скажите, пожалуйста, каким-то кукольным, объявленным как бы понарошку августовский путч не выглядел?

— Понимаете, с путчем я не боролся — когда все это произошло, и президент России поставил на «-товсь» служебный «ЗИЛ», готовясь отъехать в американское посольство, был разработан, так сказать, порядок отбытия туда...

— ...из подвала Белого дома?

— Да... Я раз 20 Ельцина убеждал: «Этого делать нельзя — этот крест не только на вас ляжет, но и на всех нас», - и уговорил-таки. «Давайте, — предложил, — я полечу в Форос и привезу Горбачева». Он колебался: «Как ты туда полетишь? Ты понимаешь, чем это может закончиться?» — «Понимаю, чем все может закончиться, если президента СССР не привезти», — я ответил. «Ну лети», — а дальше мы захватили самолет и улетели без сопровождения по эшелону — никто нами не управлял.

— Кто именно: вы, Бакатин — на тот момент член совета безопасности при президенте СССР, и председатель совета министров РСФСР Силаев? 

— Перечисленные вами ребята присутствовали, а в основном занимались этим 20 офицеров внутренних войск, я и на тот момент заместитель министра внутренних дел РСФСР генерал-лейтенант Дунаев.

— Вы захватили самолет — я не ослышался?

— Ну а что было делать — как до Фороса добраться? Знаете, потом вокруг форосского «заточения» Горбачева много домыслов было, и сам Михаил Сергеевич рассказывал, что его, дескать, арестовали, связь отключили... Все это ложь, вранье чистой воды и предательство, потому что еще в марте 91-го, накануне этих событий, Горбачев поставил этим же людям, будущим участникам ГКЧП, задачу разработать проект закона «О введении чрезвычайного положения». Он своих товарищей просто подставил, а сам спрятался на своей даче в Крыму, чтобы посмотреть со стороны, куда же кривая выведет и как народ на эту ситуацию отреагирует.

— ГКЧП — проект Горбачева?

— Однозначно! — я разобрался в этом через неделю после того, как всех его членов арестовали.

— Живых — некоторые, напомню, с собой покончили...

— Вот-вот! Видит Бог, по какому бы вопросу Ельцин впоследствии меня ни вызывал, я всегда просил его: «Выпустите их — они преступления не совершали. Они присягали на верность Родине и хотели лишь одного — сохранить Советский Союз», ведь в ходе Ново-Огаревского процесса рассматривались два формата нового Союза, в том числе федеративный, когда все субъекты СССР имеют: а) политическую самостоятельность и суверенитет и б) экономическую самостоятельность, — и что тут плохого? При этом единый центр есть, единая система обороны, единая армия, единая валюта — все получили бы политические, экономические свободы, сберегли бы потенциал и двухполярный мир: вы же видите, к чему приводит однополярный, а сегодня все делается, чтобы его сохранить. Как должен нормальный человек на эту ситуацию реагировать?

— Автором сценария путча был непосредственно Горбачев?

— Ну, конечно.

— Хм, а зачем это ему было нужно? Чего в данном случае он хотел? Увидел, что перестройка вы­шла из-под контроля и ее последствия стали непредсказуемы?

— До этих событий к Горбачеву относился я уважительно, но с некоторым скептицизмом, потому что не раз вопросы ему задавал и слышал в ответ раздраженное: «Александр Владимирович, ну что ты на съездах партии все время бузишь, почему с этими дурацкими идеями носишься?» Я настаивал: «Михаил Сергеевич, я предлагаю введение частной собственности на средства производства в сфере обслуживания, выборы секретарей крайкомов и обкомов КПСС, федеративный принцип устройства государства, когда каждая республика и политическую, и экономическую получает свободу, но при этом остается в составе единого государства — это как раз и есть перестройка, а вот чего хотите вы, не понимаю», и он начинал ходить, руками размахивать, что-то рассказывать... Нес, понимаете, бред! — а когда, помните, на кораблике в Средиземном море...

— ...у берегов Мальты...

— ...да, с Рей­ганом о со­кращении обычных средств вооружения договорился?.. Мало того, нам еще и перемещать на своей территории войска запретили — если бы я не был военным, может, и пропустил бы все это мимо ушей, но тут понял, что нам просто руки связали и начали резать, уничтожать все: современные танки, оперативно-тактические и тактические ракеты, артиллерию. А вывод войск Западной группы, Северной, Южной? Да, их надо было выводить, но не таким образом...

— ...и по­следующее объединение Германии могло пройти на других условиях...

— Да, и те же Соединенные Штаты Америки клялись-божились тогда, что границы НАТО к России не приблизятся... Вот цена их обещаний! — надо было наивным быть идиотом, чтобы им поверить.

— Сказать, что Михаил Сергеевич Гор­бачев — наивный идиот, мы не можем, значит?..

— Это уж пускай каждый решает сам, а я свое личное мнение высказываю: так по отношению к своей стране поступать нельзя. Вот внешнюю политику, которую сегодня Путин проводит, я одобряю, хотя она не по вкусу другим. Почему? Да потому, что человек о престиже своего государства думает, а когда вытирают о нас ноги и плюют нам в лицо, кому, вы меня извините, это понравится?

«ДА КТО Ж ЕГО АРЕСТОВЫВАЛ?..»

— Зачем, повторяю вопрос, Горбачеву был нужен ГКЧП?

— Зачем? Объясню. Дело в том, что своей болтовней и демагогией он довел ситуацию до крайности, когда политическая элита субъектов Советского Союза попросту обнаглела. Ту же Беловежскую Пущу давайте возьмем, подписание соглашения о создании СНГ — кто давал на это полномочия Кравчуку? Верховная Рада?

— Референдум о независимости, состоявшийся 1 декабря 1991 года, за неделю до встречи трех лидеров в Беловежье...

— Однако Верховная Рада этих полномочий ему не давала, и Шушкевичу Верховный Совет Белоруссии не давал, и Ельцина никто не уполномочивал — значит, эта троица совершила государственный переворот. На такие случаи были Уголовные кодексы УССР, БССР и РСФСР, где четко и ясно прописывалось, что за подобные вещи полагается: тогда высшая мера наказания была предусмотрена — понимаете?

— Вот вы говорите: они обнаглели — и что, Горбачев посредством чрезвычайного положения их приструнить попытался?

— Вспомните: кому первому доложил Ельцин, что больше Советского Союза не существует?

— Бушу-старшему...

— Да, а теперь, когда мне говорят: «Вечно ты, Руцкой, кого-то обвиняешь, везде происки Америки видишь и прочее», я отвечаю: да ради Бога! — но давайте книгу «Вопрос вопросов»: почему не стало Советского Союза?» почитаем, которую написал американский историк Стивен Коэн, давайте познакомимся со статьями американского экономиста и политолога Фредерика Энгдаля, послушаем, что говорит Дмитрий Саймс, тоже американец, поэтому я абсолютно ничего не выдумываю.

— Хорошо: какой план был или мог быть у Горбачева? ГКЧП региональных лидеров на место поставил бы и тут снова весь в белом Михаил Сергеевич появился бы — так, что ли?

— Конечно.

— То есть все было заранее оговорено и роли распределили?

— Да, 100 процентов!

— Когда вы прилетели к нему в Форос, никакой отключенной связи не было?

— Во-первых, без всяких препон я добрался до самой дачи, и хотя нам пытались помешать осуществить посадку в Бельбеке, мы все-таки сели. Тут же к самолету подъехал «газик», из которого вышел комендант аэродрома, а я же военный человек, и он мне по форме представился: мол, такой-то такой-то. «Слушай, можешь автобус мне дать?» — я спросил, и вот подъезжаем к даче и видим, что у входа Владимир Александрович Крючков и Дмитрий Тимофеевич Язов стоят — председатель комитета госбезопасности и министр обороны.

— Они прилетели раньше?

— Да. Я подошел, поздоровался... Спрашиваю: «В чем дело?» А они: «Нас не пускают». — «Как? — удивился я. — Он вами же арестован». — «Да кто его, Александр Владимирович, арестовывал?»

Подхожу, нажимаю кнопку звонка, выходит начальник службы безопасности Горбачева Медведев. «Я к Михал Сергеичу», — говорю. Он: «Сейчас». Набирает: «Михаил Сергеевич, здесь Руцкой». — «Пускай заходит». Захожу в здание, и первое, что вижу в холле, — телефон-кремлевку: трубку снимаю — опа! — работает... Мне отвечают: «Коммутатор». — «Девушка, соедините меня с Ельциным» — второй раз повторять не пришлось. «Борис Николаевич, — докладываю, — я в Форосе, все нормально, сейчас буду разговаривать с Михаилом Сергеевичем». — «Ну давай. Перед вылетом в Москву позвони», — и я положил трубку.

— Какой, однако, спектакль!

— Дальше рассказываю. Там балюстрада — смотрю, а по лестнице Раиса Максимовна спускается вниз и плачет. Она, видимо, меня не узнала и воскликнула: «Все!», - а когда подошла, слезы высохли: «Я думала, вы приехали нас арестовывать». — «Да ну, Раиса Максимовна, — успокоил ее, — я, наоборот, прилетел вас забрать».

Заходим к Михаилу Сергеевичу — он в бежевом пуловере, небритый, и тут же эмоционально начал рассказывать: «Связь отключили, так я старенькую «Спидолу» на чердаке нашел и эфир прослушивал». Я про себя думаю: ну какая может быть старенькая «Спидола» на чердаке, если здание дачи сдано год назад? Потом он описывал, как пленку с видеозаписью своего обращения чуть ли не сжевал и не проглотил — ну детский лепет!

— То есть ареста не было?

— Если человек в заточении, если у него связаны руки, ведет он себя по-другому — я уж не говорю о том, что есть тысячи способов самолету не дать приземлиться. По пути следования от аэродрома до резиденции я видел, так сказать, обеспечение безопасности: никто нас не остановил, а можно ведь было нашу группу убрать — никто бы и не вякнул, и, наконец, третье — внутри самой дачи обстановка была спокойная...

Я говорю Горбачеву: «Михаил Сергеевич, ладно, заканчиваем и полетели в Москву». — «Я на своем самолете». — «Нет, полетите вы на моем». Ну а у меня были нормальные с Владимиром Александровичем Крючковым отношения, потому что он в моем освобождении из плена большое участие принимал, так я еще и его с собой забрал.

— Как заложника?

— Нет-нет: не дай Бог, думаю, со стариком что-то случится... Мы с ним на борту даже по рюмке выпили, перекусили... Мы же самолет Янаева захватили, поэтому там и покушать, и выпить что было.

— В Москву вы прилетели вместе с Горбачевым, и я помню эти кадры, которые обошли весь мир: спускается Михаил Сергеевич по-домашнему так одетый и следом Раиса Максимовна с завернутой в плед внучкой...

— А Руцкого сейчас оттуда везде вырезают — нигде вы меня не увидите...

— Вы говорили когда-нибудь Горбачеву, что его игру разгадали?

— Ситуация складывалась так: я его привез, приехал к Белому дому, как сегодня это здание называют, а там масса людей. По громкоговорителю я объявил, что Горбачев на месте, противостояние закончено (народ ликовать начал!) и Борису Николаевичу пошел докладывать, а на следующий день меня Михаил Сергеевич пригласил: «Ну, как думаете, Александр Владимирович, — спросил, — что будет дальше?» — «Думаю, — я ответил, — что как президент СССР вы должны освободить арестованных Язова, Крючкова и председателя Верховного совета Анатолия Ивановича Лукьянова». — «Да ты понимаешь, что они преступление совершили?!» — «Михаил Сергеевич, — говорю, — ну не надо: за кого вы меня держите? Как мужчина, вы должны поступить именно так, потому что это ваши товарищи и подчиненные».

— Министр внутренних дел Пуго между тем уже к тому времени застрелился, вид­нейший вое­на­чаль­ник маршал Ахромеев повесился, управделами ЦК Кручина выбросился (или его выбросили) с балкона...

— Тогда я еще не знал, что в марте у Горбачева с будущими гэкачепистами разговор состоялся, что сценарий был Горбачевым предложен — эти детали потом уже всплыли. Он покачал головой: «Нет, я этим заниматься не буду, а что ты о подписании Союзного договора думаешь?» — «Ситуацию вы завели в тупик, — был мой ответ, — но если выскажетесь однозначно за федеративный формат устройства СССР, если жестко поставите в рамки политическое руководство союзных республик, все будет в порядке».

Вы помните, что потом в Беловежской Пуще случилось? — и вот 12 декабря 1991 года депутаты Верховного совета РСФСР в раздумье сидят: поддержать это — не поддержать, а вице-президент — не депутат! — на трибуну выходит и говорит: «Ратифицировать этот документ нельзя!» Ну представьте, какие отношения между президентом и вице-президентом России были после того, как один подписал этот сговор, — договором я его не называю! — а второй с трибуны призвал его не ратифицировать?

Почему я именно такую занял позицию? Во-первых, меня обманули. Когда Борис Николаевич с группой сопровождения: Бурбулисом, Шахраем и Козыревым — этими, так сказать, прозападниками в Белоруссию отправлялся, он заверил, что летит подписывать экономическое соглашение о сотрудничестве, а утром я бреюсь, и вдруг по радио — тогда еще, помните, был «Маяк»? — слышу: «Нет больше Советского Союза», — представьте себе!

— А вы вице-президент...

— Сделано, в общем, все было по меньшей мере подло...

— ...и по отношению к вам оскорбительно!

— Может, он так из-за недоверия поступил, а может, из-за чего-то еще непонятного, но больше всего смущало меня другое. Последствия распада СССР я представлял себе четко — это означало полный крах экономического потенциала, развал вооруженных сил и обороноспособности страны, потерю авторитета на мировой арене, а люди эти одну цель преследовали. 

 

«Бульвар Гордона»

19.10.2012