О нас принято думать как о «женщинах трудной судьбы». Но я своим выбором вполне довольна – мне нравится моя работа, а многие клиенты вызывают, скорее, сочувствие.
Когда мне было 10 лет, отец ушел от мамы после 17 лет брака. Иногда он приезжал ко мне на выходные на своем новом сине-серебряном Nissan 280ZX.
В то время ZX считалась самой распространенной моделью автомобиля среди представителей высшей прослойки среднего класса после Corvette или Porsche. Самая раскупаемая машина в сытые рейгановские 80-е, и этим все сказано.Она олицетворяла собой все то, что так любил папа: идеальную подвеску, кожаные сидения, мощный звук, большой, комфортный салон и сексуальную молодую жену на пассажирском.
Как-то раз мы вместе с папой отправились пообедать в небольшую местную забегаловку. Я поглощала свой сэндвич с соевым соусом, пока он посматривал на золотые часы на запястье. Я обратила внимание на его подтянутую фигуру, накрахмаленное белое поло с отвернутым воротничком. Он хвастался новой теннисной ракеткой, Рождеством на Гавайях и своим загаром.
Потом он подбросил меня до школы. Его никогда не интересовали мои занятия по волейболу, кружок Шекспира, поездки в лагерь для чирлидеров или мои друзья. Я медленно наблюдала за тем, как отец все больше исчезал в своей серебристой жизни, и чувствовала себя ненужной и брошенной.
Как-то так я и стала любимой танцовщицей многих престарелых мужчин, которые приходили в наш стриптиз-бар с египетской тематикой, где я иногда выступала. Для них я незнакомое и едва ли доступное божество, но я пользуюсь куда большим, чем доброй долей своей сексуальной власти.
Мне нравится быть их незаменимой, таинственной слабостью. Моим клиентам хочется остановить время, почувствовать на себе страстные взгляды красивых, молодых девушек. И хотя их потускневшие золотые часы безжалостно отсчитывают время, за которое они заплатили, чтобы остаться со мной, их истории и впечатления будут жить куда больше, чем трехминутная песня.
Некоторые считают, что мужчины снимают молоденьких девочек с именами под стать сладким вкусняшкам и дизайнерскому парфюму, которые танцуют для них топлес в сверкающих трусиках-бикини и туфлях на платформе, чтобы стряхнуть накопившийся на работе и в семье эмоциональный стресс. Здесь едва ли кто спросит вашу фамилию, да и долгосрочных инвестиций в светлое будущее тоже не требуется.
Как-то в одном из стрипклубов, на входе в который висел обрамленный постер самой Шэрон Стоун времен «Основного инстинкта», я спросила у его завсегдатая Кева, почему он приходит сюда по несколько раз в неделю.
«Это антистрипклуб. Здесь все как родные», - сказал он, осушив очередной шот виски, и кивнул кудрявой, рыжеволосой, веснусчатой танцовщице, которую регулярно снимал. Она была не одна, здесь работали ее сестры и тетя. Кстати, о тете. Дамочка вот уже несколько лет разливала в баре напитки, нередко она напивалась сама, срывала свой сетчатый топ, бросала его на сцену и танцевала стриптиз для особых клиентов прямо на барной стойке.
Согласна, многие мои коллеги ощущают себя родными сестрами с общим ДНК, но поверить, что девушка, которой платят за трехминутный танец на сцене, может иметь хоть какое-то отношение к семье Кева? Никогда. Однако пока роботов не научили раздеваться и обниматься по команде, стриптиз никуда не исчезнет, ведь одиноких мужчин становится больше и больше. Лучше пусть тебя тискает незнакомка, чем не будет тискать никто.
Разве мы предлагаем любовь? Не знаю, наши клиенты все равно не видят никакой разницы. На фоне всеобщей эмоциональной экономии я не вижу разницы тоже. Я танцую стриптиз не только ради денег, хотя изначально, может, было и так. Мне нравится чувствовать себя нужной, желанной, утешенной, а главное, не одинокой.
Однажды кто-то великий сказал: «Мы притворяемся теми, кто мы есть на самом деле».
Возможно, танцовщицы могут выполнять самые разные семейные функции. Мы позволяем чувствовать себя в безопасности, ощущать собственную важность и любовь. Мы играем роль психолога, медсестры, любовницы, подруги, массажистки, секс-игрушки и музы. Клиенты вкладывают свои деньги в свои забавы и прихоти, а мы стараемся считывать их желания и держаться за них хваткой бульдога.
Мы любим мужчин лишь настолько, насколько это необходимо, чтобы оставаться избранной каждую ночь. Несмотря на жесткую конкуренцию внутри профессии, в раздевалке мы ведем сестринские разговоры, обсуждая блестящие тени, лаки для волос и тампоны. Некоторые девочки даже сцеживают молоко для своих новорожденных детишек, одновременно подводя губы. В общем, семейные ценности это не к нам, у нас для вас только сиськи.
Я начинаю верить, что мужчины ходят в стрипклубы, чтобы расслабиться эмоционально, ведь в повседневной жизни они не имеют морального права отпустить тормоза. Когда я спросила нескольких своих клиентов, какой они представляют себе идеальную стриптизершу, их ответы разнились до парадоксальности. Полненькая и худощавая, с попой и плоская, угловатая и женственная, высокая, мускулистая, брюнетка, рыжая, блондинка и веснушчатая, чернокожая и азиатка.
Но ясно было одно, все мужчины, которые приходили в клуб, искали внимания и участия. А их эмоциональная связь с танцовщицей напрямую зависела от ее теплоты и дружелюбности. Девушка должна быть приятной и уметь слушать (как внимательная дочь), а также чувственной и смелой (как любовница).
Отношения с собственной девушкой, скорее, наполнены ежедневными обязанностями, а не эротикой. Некоторые даже пускают слезу, сидя на стуле и наблюдая за сверкающей стриптизершей, которой заплатили за танец. Если дом – это безопасное место для одного, то стриптиз-клуб дарит свободу многим.
Один мой клиент, Триггер, недавно вернулся из Чикаго, куда ездил навещать свою дочь, и решил поделиться со мной своей историей. Он опустил взгляд, якобы чтобы сделать глоток, и избегал смотреть мне в глаза, показывая фотографию своей пятилетней малышки.
«Она попросила разрешения остаться у меня на ночь, - рассказывал он. - На что, я слышал, ее мама ответила: «Если останешься на ночь у папы, то можешь забыть о дне рождения в кафе».
Опрокинув несколько кружек пива, он уже бегал по залу, насвистывал, как ковбой, и кидал мне на сцену банкноты. Потом он написал на вырванном из блокнота листке свой номер телефона и тоже бросил мне под ноги. Я пряталась в будке ди-джея, пока он не скрылся с парковки. Только потом я вышла из клуба – моя потребность в безопасности всегда побеждает их желание поделиться проблемой и получить утешение.
До сих пор я вспоминаю кустистые усы Триггера, его лысую голову и победные крики в пьяном угаре. Мне приходит на ум его дочка и наш разговор о суде, который должен решить, с кем остаться ребенку. А если бы он поехал за мной с парковки? Кто знает, что могло случиться тогда в эту темную, пустынную ночь?
Мне довелось поработать и в одном необычном клубе в Лос-Анджелесе, он располагался в стильном многоквартирном доме, в тихом райончике. Через огромные панорамные окна в комнаты проникал приглушенный солнечный свет – и разливался по желто-коричневым деревянным полам. Лестница вела на просторную кухню, где в перерывах между клиентами мы пили молотый кофе и тушили коричневый рис.
По углам были раскиданы дорогие подушки бордового и кораллового оттенков. А оставленные заряжаться на полу ноутбуки и телефоны превращали проход в бесконечную сетку из извилистых белых проводов. Нам с коллегами приходилось подпрыгивать, чтобы не споткнуться по пути к двери, навстречу очередному клиенту, или на кухню, на зов вскипевшего чайника.
График работы у нас был обычный, с 10 утра до 7 вечера. Правда, в выходные и праздники очереди выстраивались такие, что приходилось оставаться до последнего клиента. Кроме того, мне разрешалось уйти только после того, как все полотенца были чистыми, а души надраены и блестели.
Пачки денег хранились в подписанных конвертах с проставленными датами, их запирала на ключ наша «старшая», к которой, кстати, и уходила добрая половина моих заработанных денег.
Оставаясь внизу, я зажигала ванильные свечи и включала отопление, следила за яркостью освещения и запасом кокосового масла. В мои обязанности входило окуривать помещение и звонить в гонг, вибрации от которого расходились по всему дому. Я раскладывала розовые кварцевые кристаллы на белом тканевом алтаре. Сметала чужие волосы и пыль в синюю пластиковую корзину и быстро выбрасывала в мусорный бак до прихода следующего клиента. Потом я мыла свои масляные руки пенистым лавандовым мылом.
Иногда доводилось перекусить. Сыр, миндаль и йогурт – все, что особо не пахнет. Компьютер я открывала, только чтобы ответить на письма, и всегда брала с собой книгу. Мое платье-футболка было мягким и натуральным, а парфюм легким. В общем, ничего отвлекающего. А главное – никаких сверхурочных, клиентов-психов или страшных ночей.
Если за дверью стояли мужские ботинки, девочки понимали, комната занята (и иногда даже знали, кем именно). В стильных кедах приходили молодые парни, в замшевых мокасинах и черных кожаных туфлях – мужчины постарше и побогаче.
Благодаря прозвищам, мужчины чувствовали себя спокойно и раскованно, «как дома». Каждый клиент получал слово-пароль, которое описывало его, но не раскрывало личность, например, Богатенький очкарик или Боб-Мотылек.
Каждый раз, когда Боб-Мотылек поднимался по деревянным ступенькам клуба, я нервничала, предвосхищая нашу с ним встречу. Он получил свое прозвище задолго до нашего первого сеанса и продолжал посещать клуб и после моего ухода.
«Обувь сюда», - сказала я.
Как любой постоянный клиент, он знал все порядки, ничего не ответил, улыбнулся, не спеша скинул свои замшевые «биркенстоки» и поставил рядом. Я всегда переживала перед встречей с клиентом, мне было не по себе от того, что я получаю деньги за нарушение собственных физических границ.
Я боялась, что к нам нагрянет полиция и меня снова арестуют за проституцию или что-то похуже. А главное, мне было стыдно от того, что я возбуждаюсь во время сеанса с женатым мужчиной вдвое старше меня, с потным лицом и в очках.
В отличие от работы в стрип-клубах, в массажном салоне физическое взаимодействие было куда теснее. Мускулистое, обнаженное тело возбуждало и отвлекало меня. Но даже если я и кончала, я продолжала медленно двигаться в ритме своего методичного массажа. Мои потребности оставались в секрете – клиенты о них не догадывались.
Я провела Боба-Мотылька в свою темную комнату с бордовыми занавесками, где пахло вкусными благовониями и играла приятная, современная музыка без слов. Затем я захлопнула дверь-купе и аккуратно сняла свое легкое платье – так он понял, что пришла пора обнажаться. Боб-Мотылек быстро скинул рубашку и расстегнул молнию на своих серых шортах. Затем протянул мне хрустящие банкноты, которые я убрала в ящик комода.
Я подошла и чувственно обняла его, драматично вздохнув, а потом чуть слышно хихикнув. Он завязал полотенце на бедрах и отправился в ванную комнату, чтобы принять душ. Я подготовила ванную так, как нравилось ему: на полке были запечатанные пачки мыла и антибактериальный гель, лезвия, крем для бритья, средства для полоскания рта, антибактериальные влажные салфетки для детей и чистое голубое полотенце для рук.
Он платил за сеанс тантрического массажа, что предполагало визуальный контакт и совместное вдыхание ароматических масел в течение 90 минут. Иногда я натирала его тело розовым кварцем. Я разогревала кусочки кварца в ладонях, затем щекотала его спину розовыми камушками и клала их ему в левую руку.
Боб-Мотылек любил, когда на него смотрят, трогают, держаться за него и попросту обожают. Он мечтал, чтобы время двигалось медленно и почти застывало. Я, напротив, постоянно поглядывала на часы с надеждой на то, что 90 минут промчатся быстро и незаметно. Но ни мне, ни ему не везло.
Я до сих пор помню, как проходили эти сеансы. Помню, как я смотрела в его выцветшие серые глаза, пока мы синхронно вдыхали и выдыхали пропитанный ароматными благовониями воздух. Я сидела на ярко-зеленой простыне массажного стола в освещенной свечами комнате, в то время как наши с ним ноги были крепко-накрепко сплетены в тугой узел, и упиралась ладонями в его толстые, покрытые серебристыми волосками бедра.
Помню его дыхание, от которого пахло яичным желтком, когда он лежал, уткнувшись головой в масляную зеленую простыню, и истошно кричал, когда сеанс подходил к концу. Этот запах появлялся после совместных дыхательных упражнений, в нем также чувствовались нотки кокосового масла, которое я втирала в его плечи, спину и гениталии, после того как доводила его до экстаза и он кончал.
Помню, как он старательно тянул время и не двигался с места, пока я выворачивала его серые складчатые шорты цвета нашей двери-купе – тонкой мембраны, которая отделяла его стоны от нижней гостиной. Его желание смешивалось с моим – я знаю это чувство, можно сказать, наизусть. Чувство маленькой, сладкой потери от того, что мужчина, которого я посмела обожать, вот-вот исчезнет за дверью, в своей другой жизни, где полно тостов с маслом и сидений с подогревом.
Потом он надевал свои поношенные «биркенстоки» и сбегал вниз по узенькой лестнице, пропадая в глубине раскаленного лос-анджелесского вечера. Я же спешила смести оставшиеся кудрявые поседевшие волосы и помыть душ. Только тогда я чувствовала, что сеанс полностью завершен и я снова свободна.
По материалам BuzzFeed
Переводила Ирина Зайончковская
Свежие комментарии